"Братья станут сражаться
и убивать друг друга,
будут двоюродные братья
невесток соблазнять;
тяжко в мире,
прелюбодеяние великое,
век секир, век коротких мечей,
щиты треснули,
век ветра, век волков,
пока мир не рухнет,
не будет человек
другого щадить"

© Прорицание Вёльвы, Старшая Эдда

Чтобы начать историю — нужно пересечь воду, ибо всё великое зачинается у воды. У воды твой отец взял твою мать, женщину из скрелингов, что умела бить в барабан и петь волнам на незнакомом наречии. Она охотилась на тюленей с острогой, стоя по пояс в воде, он сбился с пути. Она кричала. Он любил, как могут любить лишь мужи с горячей северной кровью.

Совсем скоро, он доказал свои чувства.
Свою ᚨᛊᛏ — когда другие пожелали получить свою долю радости после долгого плавания, Щитовый Бьёрн, сын Херфинна и Халлы велел им искать утех в другом месте. Те подчинились, ибо Щитовый Бьёрн был великий викинг, и сожгли стойбище скрелингов, сполна насытившись.

И сказал Щитовый Бьёрн, что берет побочную жену и нарекает Унн, ибо встретил ее омываемую волнами. Настоящего имени той женщины никто не знал, как и племени из которого она происходила, но говорят, что когда Гуннбьёрн, сын Ульфа, прибыл на те же острова, то местные бросили в него копье и ранили, оттого-то и называли ту землю "Раны Гуннбьёрна".

Щитовый Бьёрн получил своё прозвище так: истребив скрелингов и взяв Унн под свою руку, попросил он Одина направить судно в Исландию. Досточтимый хёвдинг опасался злого умысла исландцев, поскольку его связывала вражда с конунгом Харальдом, и велел прибить на свой корабль множество щитов, чтобы казалось, что кнорр несёт множество воинов. Достигнув цели, долго не решались викинги высадиться, изыскивая место пустынное, пока не обнаружили фьорд с тех пор носящий имя "Фьорда Бьёрна".

И даже после того, долго Щитовый Бьёрн скрывался в пещере, так что исландцы прозвали его также Пещерным Бьёрном.

Занял он землю на Западе, от мыса Стремнины до Скал в Залива Щитового Бьёрна.
Другой же дом поставил на мысе Бьёрна.
Это были его главные жилища.

Ты родилась через год.
Так началась сага о Бьёрк, Дочери Бьёрна, и да простит нам слушатель, что язык наш станет вольным — ибо мы желаем сохранить красоту той девы и мира, что ее окружал.

***

Всего в доме жило одиннадцать человек.
Пещерный Бьёрн — твой отец.
Унн Немая — твоя мать.
Торлауг, Ингимар и Буи — так звали работников. У Торлауга была рабыня Рыжая Гро. У Ингимара была рабыня Кристин.
Жили с вами и рабы Пещерного Бьёрна — Лунан и Тростан, а также рабыни Элин и Колфинн.

О, этот старый дом, пахнущий землей и дымом, вечно скапливающимся под крышей. Пещерный Бьёрн построил его из дерна на деревянном каркасе, причем земля была так хороша, что частенько овцы, а пару раз и коровы забирались на крышу, чтобы пощипать растущую на ней траву.
Большую часть вытянутой общей залы занимал длинный очаг, на котором женщины готовили, спали жильцы там же, на широких скамьях, и лишь хозяева дома скрывались от всех за деревянной перегородкой в особой спальне-клети.
Кругом длинного дома стояли несколько построек, в которых держали животных и хранили припасы, дальше, за каменным забором, кажущимся ребёнку высоченным, но взрослому не доходящим и до пояса, начинались луга.

Эта земля — земля твоего отца, хоть он и вынужден был отдать часть ее своим спутникам, чтобы вознаградить их верность. На праздники, а праздновали вы часто, все они, несколько десятков человек, собирались на вашем дворе, пили мёд и вспоминали былое.

Едва ли не первое, что тебе пришлось выучить — твою длинную генеалогию. Одного знатного херсира в Швеции звали Горм. Он женился на Торе, дочери конунга Эйрика из Уппсалы. Их сына звали Торгильс. Он взял в жёны Элину, дочь конунга Бурицлава из Восточных Гардов и Ингигерд, сестры конунга великанов Дагстюгга. Их сыновьями были Хергрим и Херфинн, что женился на Халле, дочери Хедина и Арндис, дочери Хедина. Сына Херфинна и Халлы звали Бьёрном, и прежде чем стать твоим отцом, был он великим викингом.

Как-то ты попыталась спросить, почему в генеалогии ни слова о твоей матери, но взрослые только посмеялись.

Отец души не чаял в своей дочурке, с самых ранних лет приучал он тебя разбирать руны, играл с тобой в тафл и приглашал скальдов, чтобы те вели речи о Рагнаре Кожаные Штаны и его сыновьях.
От отца же, прозываемого исландцами равно хевдингом-вождем и годи-жрецом, узнала ты и о богах: об Одине и Торе, Фрейе и Фрейре, Тюре и Бальдре и многих других.

Мать ничего не говорила о богах. Она вообще не говорила, лишённая языка своим народом ещё в юности, и объяснялась жестами.
Как-то она самолично вырезала из кости статуэтку белого медведя, которую подарила тебе, почему-то настрого повелев не расставаться с ней и не показывать отцу.

Унн Немая заботилась о тебе как умела, учила шить, доить коров да коз, стричь овец и пускать по воде камешки.

Одаль ваш звался Пещерой Бьёрна и стояло на побережье, между горами и морем. Порой вы уезжали вглубь острова, в гористую пустыню, где купались в горячих источниках, любовались вулканами и ледниками. 

— Это земля богов, — восхищенно говорил Щитовый Бьёрн, — чистая земля, отданная нам самим Одином.

Ты зарывалась пальцами в его широкую чёрную бороду.

— Па-ап! А расскажи как вы с мамой познакомились?

И он рассказывал.

— Мой корабль на пути в Исландию сбился с пути. Я знал, что Один недоволен мной, и пристал к первому увиденному берегу, чтобы вознести жертвы Всеотцу. Там-то я и встретил твою мать и полюбил ее настолько, что взял со мной. А спустя год Фрейя подарила нам тебя, медвежонок.

Глупое, раздражающее прозвище. И кому взбрело в голову нарядить тебя зимой в ту шубку? Кристин, глупая Кристин!
Все смеялись и говорили, что ты напоминаешь маленького медвежонка. Правда, медведей ты ни разу в жизни не видела. Но когда ты заплакала, отец уверил тебя, что это самый сильный зверь, потому-то вы оба и носите имена в его честь.
Только потом ты заявила что тогда ты большой и страшный медвежонок, а все расхохотались ещё громче. Так прозвище и прилипло.

Иногда отец уезжал по делам. Порой уходил на старом корабле со множеством щитов за море, и возвращаясь, неизменно привозил гостинцы.

Одаль без него и его людей казался таким пустым.
Унн Немая тогда садилась на берег и пела волнам без слов.
Порой тебе казалось, что ты слышишь, как волны ей отвечают.

Всё началось со снов.
Ярких снов, напоминающих воспоминания.

Ночами, ты сама обращалась теплой волной, бегущей с севера из ледяного плена, обращалась деревом, упавшим в воду далеко на западе и преодолевшем океан, обращалась птицей, что падала в море, так и не сумев добраться до земли, обращалась полумертвой ветвью, упавшей с пылающего дерева в расщелину и пустившей корни.

В море, в небе, в земле, везде чувствовала ты жизнь.
Но громче всего говорила земля.
Громче всего кричала.

Ей было больно. Как же ей было больно! Прежде она дала приют людям, смуглым рыжеволосым монахам-молчальникам, те селились в скит и земля дарила им сладкие сны.
Потом железные люди пролили кровь тех, первых. Они пришли с огнём, вырубали и выкорчевывали всё, до чего могли достать, насылали тучные стада на ещё не отошедшую от морозов землю, оставляли за собой лишь пустыню...

Земля страдала.
Но где-то там, в глубинах, где дремало Первое Пламя, Земля узнавала нечто новое для себя.

Гнев.
Насилие.
Войну.

Железные люди научили ее этому.

Ты просыпалась в холодном поту на скамье.
Стучалась в клеть к матери.

— Мама, мне не спится...

Унн Немая принимала тебя к себе, обнимала и укачивала, напевая незнакомый мотив своей давно утраченной Родины.

***

Тебе шесть.
Отец вернулся из-за моря, ведя на веревке женщину.
Мор — так её звали — Мор Прекрасной.
На всю жизнь запомнила ты ее карие, с желтоватым отливом, глаза, густые прямые рыжие волосы, кожу цвета полированной кости, очень стройное тело, длинные прямые ноги, чисто выбритый пах.
Запомнила незнакомый запах — так пахнет вереск, высушенный тёплым ирландским солнцем.

Пещерный Бьёрн ввел Прекрасную Мор в клеть.
Ночью они играли в тафл и громко смеялись, и, подобно тому как отца и мать тебе запрещали прерывать во время игры, теперь не следовало мешать и новой женщине.

По незнанию ты даже спросила с утра, хорошо ли она играет?

Отец расхохотался во весь голос.

— Лучше всех!

Немая Унн не плакала.
Только прижимала тебя к себе крепче обычного, да целовала в лоб множество раз, словно боясь потерять.

Как прежде, выходила она на берег спеть колыбельную волнам, но голос ее сбивался, терял былую твёрдость и мелодичность.

Скоро Море пробудится.
Проснётся Земля.
А следом — и Первое Пламя.

***